Алексей шагнул на украшенное коваными перилами крыльцо и огляделся.
Богатый дом у статского советника Малиновского, а удобную современную мелочь,
электрический звонок, не поставили. Телефонного аппарата тоже нет, барышня-
телефонистка не отыскала номер. Пришлось извещать о себе запиской, будто на дворе
девятнадцатый век, а не прогрессивный 1915 год.
Алексей отодвинул край рукава, щелкнул кнопкой, открывавшей крышку
наручных часов, и взглянул на время. Без одной минуты девять вечера. Что ж, можно
стучать.
Ждать пришлось недолго. Дверь открыл пожилой лакей, и, прищурив
воспаленные глаза, попытался разглядеть знаки отличия на военной форме Алексея. Рука, придерживающая дверь, заметно подрагивала. Через пару долгих мгновений, лакей
спросил:
— Барин, вы к кому?
Неуместно обращаться к военному «барин», но разобраться в отличительных
знаках военных врачей без особой сноровки ни у кого не получается.
— Алексей Федорович Эйлер, извольте доложить. Я отправлял записку Глафире
Степановне, мы с Михаилом Дмитриевичем вместе служили.
Лакей ахнул и засуетился.
— Так это вы, Алексей Федорович, Мишенькин друг! Он в кажном письме,
считай, отписывался про вас. Знаем как родного, хоть и не видали никогда! Проходите же,
проходите, сейчас свечу зажгу.
Алексей вошел в темноту дома. Резкий запах сердечных капель ударил в нос.
Лакей со свечой ждал его у лестницы, такой же изящной и чугунной, как перила
крыльца.
— Пожалуйте сюда, барин. Темно у нас, не обессудьте. Не велит хозяйка
лектричество жечь. Свет, говорит, неприятный, глаза режет.
— Что ж звонка у вас нет, если электричество имеется?
— Дак сняли, и месяца не провисел. Мальчишки окрестные баловались, позвонят,
и в саду прячутся. Поди слови их. Вот Глафира Степановна и велела снять. Сказала, кому
надо, рукой постучит, не переломится.
Алексей снял фуражку и пристроил ее на вешалку. Лакей, спохватившись,
дернулся помочь, но, конечно же, не успел. Зачастил виновато, поднимаясь на второй этаж:
— Уж простите, барин, что плохо принимаем. Беда у нас, Глафира Степановна из
комнаты второй день не выходит. Не ест, не спит, сама уж бледнее тени. За врачом
послали, ждем вот…
— Что случилось?
— Не знаете еще? Ну верно, в газетах не писали. Дмитрий Аполлонович
позавчера скончались. Одним моментом, только стоял, а через минуту упал и не дышит
совсем. Ему сорок восемь было всего… Как полиция ушла, Глафира Степановна в кресло
села, да так и сидит, перед собой смотрит. Чаю ей отнес, так не притронулась даже. Налил
свежего, так она и его...

Лакей споткнулся об угол ковра в гостиной, достал из кармана платок, и принялся
утирать выступившие слезы.
Алексей нахмурился. Как неудачно получается! Несколько недель он копил в себе
силы на этот визит и выбрал такой неподходящий момент!
В кармане кителя Алексея лежало посмертное письмо родителям от Михаила,
лучшего друга Алексея. Они сблизились на фронте, где Алексей был полевым хирургом, а
поручик Малиновский служил при штабе. Короткая дружба, всего несколько месяцев, но
на войне люди связываются быстро и крепко.
На воспоминания о Михаиле тело привычно отреагировало болью, будто
нерадивый хирург забыл под сердцем иглу. Алексей заставил себя сосредоточиться на
предметах интерьера гостиной, в которой они остановились, пережидая, когда можно
будет вдохнуть. Хотя со стороны выглядело, будто он вежливо ждет, пока лакей придет в
себя.
В углу гостиной стояло огромное напольное зеркало в раме темного дерева на
крупных ножках, похожих на львиные лапы. В нем отражались и сам Алексей, и
шмыгающий лакей, и черная изогнутая спина рояля, и портреты хозяев дома, украшавшие
парадную гостиную. Красивый у Малиновских дом, только очень уж пахнет горем.
Лакей наконец закончил шмыгать, сделал несколько шагов, но, все-таки не в силах
совладать с собой, просто махнул рукой на ближайшую дверь.
Алексей постучал. Никакого ответа. Недолго думая, он прокричал:
— Глафира Степановна, это Алексей Эйлер!
Что ж, не по этикету, зато есть шанс поскорее увидеться с хозяйкой дома.
Из комнаты не доносилось ни звука. Алексей оглянулся на лакея, и в этот момент
тихий голос произнес прямо ему в ухо:
— А волосы у вас как у Мишеньки, такие же непослушные…
Алексей вздрогнул. В дверях стояла Глафира Малиновская, маленькая,
совершенно невзрачная женщина. Должно быть, в молодости ее называли «миленькой»,
но сейчас в ее лице была только неизбывная тоска, за которой размываются черты.
— Входите, Алексей Федорович.
Хозяйка посторонилась, и Алексей вошел в ее личные покои. Комната, в которой
они находились, служила одновременно диванной и кабинетом. За закрытыми дверями,
вероятно, была спальня.
— Простите, я не готова к вашему визиту…
— Я присылал записку.
— Должно быть, затерялась.
Глафира Степановна двигалась осторожно, придерживаясь за мебель. Она села в
дальнее кресло, повернулась к почти погасшему камину и казалось, сразу забыла про посетителя. Алексей подумал и без разрешения сел на ближайший стул. Откашлялся, привлекая внимание, но Глафира Степановна не повернула головы.
За дверью раздалось приглушенное шмыганье.
— Иван, принеси нам чаю! — слегка повысив голос, попросила хозяйка.
Подняв на Алексея выцветшие глаза, Глафира Степановна сказала:
— Иван совсем плох. Беспокоится... Приходится придумывать ему поручения…
Чай по десять раз на дню носит, платья готовит. Горничную я рассчитала, видеть никого не могу. Камин вот приказала растопить, хоть и не люблю, когда дымом пахнет... Пусть.
Иначе плачет. Совсем старик…
Алексей снова кашлянул, но хозяйка перебила:
— Прошу, не надо соболезнований. Совсем тошно от них.
Дверь приоткрылась, и в нее бочком протиснулся лакей с подносом. Расставил
посуду на столе. Аккуратно, будто трясущиеся руки не мешают ему, расставил посуду и
разлил чай. И подал чай гостю. Хозяйка же махнула рукой, мол, оставь мою чашку на
столе. И вновь отвернулась к камину

Алексей сделал глоток. Находиться в молчании было мучительно, но найти в себе
силы передать письмо, Алексей не мог. Рассердившись на себя, он дернулся, стул под ним
заскрипел.
Глафира Степановна повернула голову и устало, но внимательно посмотрела на
него.
— Сколько вам лет, Алексей Федорович? Вы как будто чуть старше Мишеньки.
— Мне двадцать пять.
— Да… Мишеньке зимой было бы двадцать два… Как же мне хочется вас
расспросить, но совсем нет сил. Видите, как вышло. Сначала сын оставил меня, а теперь и
муж.
Она замолчала, но руки ее пришли в движение, выдавая волнение. Она быстро
ощупывала свои пальцы, будто пытаясь найти кольца, которых не было на месте из-за
траура.
— Вы простите, Алексей Федорович, что не принимаю вас должным образом.
Видите ли, я с минуты на минуту жду врача. Мне… нехорошо.
— Быть может, я смогу помочь?
Глафира Степановна некоторое время непонимающе смотрела на него, потом
вспомнила:
— Ах да, вы же врач. Хирург?
— Совершенно верно. Так что вас беспокоит?
Вдова нерешительно пробормотала:
— Не стоит, Алексей Федорович, это неудобно.
— Это необходимо.
Он произнес эти слова ровным властным тоном врача, который так
завораживающе действует на пациентов.
— Ваши глаза воспалены, руки дрожат. Встречая меня, вы пошатывались от
слабости. Внимание рассеяно, вы с трудом подбираете слова. Так не должно быть даже с
учетом обстоятельств. Я помогу вам.
Алексей встал, снял китель и принялся закатал рукава рубашки, готовясь к
осмотру. Огляделся. Привычка держать руки в чистоте требовала воды и мыла, но их в
комнате не было. Алексей достал платок и тщательно протер руки. После подошел и
приложил тыльную сторону ладони ко лбу женщины. Она вздрогнула, но не отстранилась.
— Так что вас беспокоит, Глафира Степановна?
Вдова вздохнула и тихо призналась:
— Я совсем не сплю, как умер Дмитрий. Кажется, тело перестало меня слушаться.
Раньше я еще справлялась… Знаете, я стала плохо засыпать, когда Мишенька отправился
на фронт. Я тогда нашла средство, — она кивнула на высокий столик, на котором стояла
узнаваемая бутылка Шустовского коньяка 1 .
— Коньяк?
— Да. Я принимала на ночь ровно две рюмки, и этого хватало, чтобы заснуть.
Алексей взглянул на бутылку.
— Коньяк как снотворное — не удивительно, а вот то, что он есть… Государь ввел
сухой закон больше года назад, откуда же он у вас?
Глафира слабо улыбнулась сухими губами:
— Я написала управляющему господина Шустова, и мы купили весь коньяк,
который был у них на складе. В нашем доме прекрасные сухие подвалы, Иван все перевез.
1 Производители коньяка, господа Шустовы, были весьма изобретательны в рекламе. Один из
придуманных ими ходов заключался в том, чтобы разливать коньяк в бутылки необычных форм. Покупатели
жалели выкидывать красивые бутылки, и хранили их дома, даже когда напиток заканчивался. Гости дома,
конечно же, обращали внимание на интересные бутылки, и таким образом срабатывало «сарафанное радио»,
поднимая продажи коньяка.

— А что же сейчас? Коньяк не помогает?
Глафира прошептала:
— Я больше не могу его пить.
— Почему же?
Глафира подняла на него взгляд. А ведь когда-то у нее были прозрачные голубые
глаза. Такие же, как у сына.
— Третьего дня мой муж Дмитрий выпил этот коньяк, хоть прежде терпеть его не
мог. Отобрал у меня рюмку, выпил и… Через пару минут умер.
Алексей снова оглянулся на столик.
— Почему же полиция не изъяла бутылку?
— Потому что я им об этом не рассказала.
Алексей подставил стул, сел напротив кресла хозяйки. Щелкнул крышечкой,
открывая циферблат часов. Протянул руку и взял Глафиру Степановну за запястье, чтобы
измерить пульс — она слегка вздрогнула, но сопротивляться не стала.
Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к тиканью хронометра.
Привычно считая про себя, Алексей рассеянно глядел в догорающий камин.
Отпустив руку вдовы, Алексей спросил:
— Почему вы не пьете чай, Глафира Степановна?
— Боюсь, — ответ она прошептала.
— И обед ваш оказался в камине.
Малиновская вздрогнула и прикрыла глаза. Спрятаться сильнее ей не позволяло
воспитание.
— Не говорите Ивану, — попросила она, — он будет переживать… У меня все
время перед глазами картина, как Дмитрий пьет, а потом падает… Я не могу ни есть, ни
пить. Он там, у вас за спиной.
Алексей хотел оглянуться, но вовремя опомнился, что за спиной у него быть
никого не может, лишь воспаленное воображение вдовы видит там мужа. Он встал,
защелкнул крышку часов.
— Что ж, Глафира Степановна, хотите вы или нет, сейчас мы с вами отправляемся
обедать. Водопровод в ваш дом проведен?
Глафира Степановна глянула удивленно, но ответила:
— Разумеется.
Алексей кивнул, гоня от себя презираемую им бытовую зависть: в его квартире
водопровода не было, приходилось довольствоваться услугами водовозов.
Он подал Глафире Степановне руку, и та, пошатываясь, поднялась из кресла.
Поддерживая под локоть, Алексей вывел вдову из комнат. Иван засуетился рядом,
охая и причитая. Глафира Степановна одернула его, а у Алексея поинтересовалась:
— Куда вы ведете меня, Алексей Федорович?
— На кухню, конечно.
— Это весьма странно, — заметила вдова.
— Считайте это лечебной прогулкой.
Путь от хозяйских комнат до нижнего этажа занял у них не менее двадцати минут.
Ослабленная вдова шла медленно, да и Алексею, только что оправившемуся от ранения,
бесконечные лестницы были утомительны. Но ему вполне удавалось делать вид, что он
замедляет движение из беспокойства о Глафире Степановне.
Внизу, где обычно располагаются хозяйственные службы, горел неяркий
электрический свет. Прислуга оценила преимущества равномерного освещения гораздо
быстрее, чем хозяева. Иван смущенно затушил свечи, но утомленная спуском Глафира
Степановна ничего не заметила.
Иван открыл дверь, ведущую на кухню. Кухарка, хлебавшая что-то за столом,
вскочила и испуганно вытаращила глаза. Это была молодая девушка, лет двадцати.
Алексей усадил Глафиру Степановну к столу и обратился к кухарке:

— Как тебя звать?
Девушка мигнула:
— Катерина я.
— Подай нам, Катя, пару чашек, — попросил Алексей, а сам открыл кран
водопровода.
Приняв из рук кухарки чашки, Алексей произнес, обращаясь к Глафире
Степановне:
— В походных условиях есть правило: нужно пить проточную воду. Такая чище,
не застоится, не заболотится.
Алексей набрал воды и с удовольствием отпил. Глафира Степановна наблюдала за
ним. Алексей набрал вторую и протянул ей:
— Пейте, Глафира Степановна. На мой вкус вода гораздо лучше чая.
Глафира Степановна осторожно отпила. Алексей прикрыл кран и вновь обратился
к кухарке, кивая на чугунок:
— Скажи-ка, Катерина, а что сегодня на ужин?
— Так я щи сготовила. Но это ж для прислуги. Барыне я пирог спекла, да
рябчика… Только не готов еще, в печи сидит!
Кухарка дернулась к печи, стремясь продемонстрировать рябчика. Но Алексей ее
остановил:
— Щи вполне подойдут. Налей нам.
И сел к столу.
Кухарка в ужасе посмотрела сначала на Глафиру Степановну (та осталась
безучастной), а потом на Ивана, который едва заметно кивнул, разрешая.
Через минуту Алексей и Глафира Степановна поедали ужин прислуги. Глафира
Степановна ела аккуратно и сохраняла лицо, более приличествующее светскому приему,
чем домашней кухне. Алексей же еле сдерживал смех, уж больно забавными были лица
замерших у стены Ивана и кухарки.
Они почти закончили, когда наверху раздался звонок. Иван встрепенулся:
— Доктор пожаловали.
Глафира Степановна опустила ложку:
— Выпроводи его. Алексей Федорович уже назначил мне лечение.
Иван поджал губы, но кивнул, не смея возражать, а вдова слабо, но определенно
заговорщицки улыбнулась Алексею.
Поднявшись из-за стола, Глафира Степановна повернулась к кухарке и приказала:
— Катерина, не готовь мне отдельный завтрак. К вам спущусь.
Обратный путь наверх не был короче, но поступь Глафиры Степановны стала
уверенней. Время от времени вдова поглядывала на Алексея, о чем-то раздумывая. У
дверей своих комнат она спросила:
— Зачем вы отправили меня на кухню?
— Человеку спокойнее среди людей, чем в пустой комнате наедине со страхом. Да
и в совместной трапезе есть глубокий смысл: самая безопасная пища та, которую кроме
тебя едят и другие…
— Вы считаете, я схожу с ума?
— Я считаю, вы пережили потрясение. Но в скором времени обязательно придете
в себя!
Прежде, чем войти в свои комнаты, Глафира Степановна огляделась, будто хотела
убедиться, что призраки покинули ее дом.
Алексей усадил даму в кресло.
— Сейчас вы поспите, нужно отдохнуть. Прикройте глаза. Не бойтесь, я не
сделаю вам больно.
Алексей положил руки на голову Глафиры Степановны и слегка прижал:
большими пальцами — виски́, остальными — дальше, внутри прически. Глафира

Степановна рассеянно моргнула. Но уже через минуту лицо ее смягчилось, по щеке
скатилась слеза, на которую никто не обратил внимания.
— Как долго было страшно, Алексей Федорович, — прошептала она, — как
долго. Я всю жизнь боялась. Сначала за свой брак, потом за Мишеньку. А теперь всё
кончено, ни мужа нет, ни сына. Все мои страхи сбылись. И страха теперь тоже нет, только
пустота осталась.
Алексею стало не по себе.
— Спите, Глафира Степановна, завтра все решится.
Глафира заглянула в глаза Алексею, сказала ласково:
— Оно не может решиться, Алешенька.
— Почему же?
— Потому что Дмитрий умер из-за меня. Я убила его.
— Спите, Глафира Степановна, вам нужно отдохнуть.
Он чуть сильнее нажал ей на виски. Женщина закрыла глаза. Произнесла почти
неслышно:
— Помогите мне, Алексей Федорович, прошу вас.
Алексей еще немного подержал ее голову, а потом аккуратно опустил на спинку
кресла. Глафира Степановна дышала ровно и спокойно. Лицо ее было совершенно
безмятежно.

Глава 2. Крайне неприятное знакомство

Алексей встал, встряхнул руками и вновь протер их платком, задумчиво глядя на
свою пациентку. Удивительно, ее слова не напугали и не оттолкнули его. Но
обескуражили. Представить, что эта женщина — убийца, совершенно невозможно. И
признание ее странное. Глафира Степановна сказала правду, он был уверен, но будто свою
собственную правду.
Алексей сделал шаг к столику с коньяком, наклонился, не касаясь бутылки руками
(о передовом методе поиска преступников — дактилоскопии — он читал во французском
научном журнале, опубликовавшим отчет с Международного полицейского конгресса 2 ).
Принюхался. Коньяк как коньяк, пахнет орехами, никаких примесей не ощущается. Надо
бы взять образец, исследовать в домашней лаборатории. Отец всегда говорил, что именно
любопытство открывает путь к знаниям. Хотя, возможно, это будет знание об убийстве.
Алексей огляделся, выискивая, во что бы отлить коньяку. Можно, конечно,
смочить край платка, но, если в напитке мышьяк, ему разъест руки. Не хотелось бы
рисковать.
Неужели у дамы в будуаре не найдется флакончика? Алексей быстрыми шагами
прошелся по комнате.
В открытом секретере хозяйки стояли чернила, лежали две стопки бумаги —
гербовая и простая. Алексей наклонился и выдвинул один из ящиков. Внутри лежал
небольшой дамский пистолет, украшенный накладными костяными пластинами.
Наверняка делан на заказ, этакая дорогая игрушка.
Алексей закрыл ящик, выдвинул второй. В нем лежал пузырек с нюхательной
солью. Подойдет. Он вытряхнул остатки соли в камин. Взял из секретера тонкую бумагу
для черновиков, смял ее, обмотав горлышко бутылки, и перелил во флакончик несколько
капель коньяка. Что ж, теперь у нас коньяк с ароматом карбоната аммония. Обернув
пузырек бумагой целиком, Алексей спрятал его во внутренний карман кителя.
Минуту спустя Алексей вышел в коридор, где по-прежнему караулил верный
лакей.
— Хозяйка поспит до утра, а может и дольше. Не тревожь.
Лакей кивнул, бочком протиснулся к приоткрытой двери, заглянул внутрь. Поднял
дрожащую руку и перекрестил спящую в кресле хозяйку.
После этого повернулся к Алексею, и проникновенно начал:
— Дай вам Бог здоровьичка, барин!
Алексей предусмотрительно отступил, потому что лакей сделал именно то, чего
он боялся, — склонился и начал искать его руку, чтобы облобызать.
— И тебе здоровья, Иван. Пойду я.
Алексей быстро, но непреклонно начал отодвигаться. Лакей разогнулся,
удивленно глядя на сбегающего барина.
В эту секунду Алексей вдруг почувствовал, что в доме есть кто-то еще. Не было
ни звука, ни тени, но ощущение чужого присутствия абсолютно явное. Верный страж,
огромное зеркало на львиных лапах, помогло ему. В его отражении Алексей увидел
щуплого человечка в широченных штанах и картузе, надвинутом почти на глаза.
Парнишка замер в нелепой позе аккурат между хозяйскими портретами, видимо, в
надежде, что в полумраке сойдет за бюст. Пару секунд они играли в гляделки, потом
дружно сорвались с места. Сзади приглушенно охнул лакей.
Бегал «бюст» хорошо, и, что удивительно, будто знал дом. Во всяком случае,
дорога к задней двери затруднений у него не вызвала.
2 Дактилоскопия была изобретена в 1902 году. Но только в 1914 году на Международном
полицейском конгрессе в Монако была официально признана ведущим методом опознавания преступников.
До этого чаще использовался более громоздкий «антропометрический метод» Альфонса Бертильона,
включающий точные замеры роста преступника, окружности головы, размаха рук, длины ушей и т. д.
Именно по распоряжению Бертильона преступников стали фотографировать и в анфас, и в профиль.

Дом быстро закончился, они выскочили в сад. На улице было не в пример светлее,
чем в полутемном доме, Алексею даже удалось разглядеть рыжие вихры, торчащие сзади
из-под картуза.
Парнишка уверенно мчался в сторону Яузы. Алексей прием оценил. Таких
голодранцев, как этот, сейчас на реке пара дюжин точно. Костры жгут, песни орут. Рыжих
тоже парочка найдется, попробуй отличи своего.
По счастью, Малиновские проявили рачительность и поставили в задней части
сада не кованную ограду, а простой дощатый забор. Парнишка подскочил с разбегу и
повис на нем. Росточка не хватило, чтобы исчезнуть быстро и ловко. Пока он
подтягивался, Алексей припал на колено, задрал штанину, вынул из креплений на голени
метательный нож. И сразу же бросил.
Нож ловко пришпилил беглеца к забору аккурат между ног за широкие штаны.
Преследуемый замер. Дернешься вверх — разорвешь штаны и дальше бежать без них.
Вниз — останешься без чресл, а это неприятно.
Алексей спокойно поднялся, отряхнул брюки. Беглец довольно быстро справился
с изумлением, затрепыхался, как наколотая бабочка, и заголосил. Что примечательно,
имитируя вологодский выговор. Суть его высказывания заключалась в том, что Алексей,
сатрап и супостат, честного человека на забор наколол, и штаны ему испортил. Причем
штанам уделялась значительная роль в этой трагедии.
Алексей подошел ближе, с удовольствием прислушался. Полгода на фронте его
ближайшим помощником был санитар Галактион Козьмин 3 из деревни Глушица
Вологодской губернии. Он говорил похоже, да не так. Однако находчивость рыжего
восхищала. Ладно, попробуем его же оружием.
— Да не гоношись, исчапаешь себе все (ровно такую фразу говорил санитар
неспокойным больным на перевязках). С забора бякнешься, куда ж ты потом кляпоногий-
то? И почто аркаёшь? Не аркай как базлан… Ну, ты парень и беспонятной! Городовые
набежат, не будут с тобой валтожиться, самоё-то болькоё место и отшибут.
Однако, неплохо он обучился у собственного санитара, рыжий даже притих.
Верно распознав усмешку в словах Алексея, он больше не кричал, лишь крепче хватался
за забор да сопел.
Алексей предложил почти мирно:
— Давай так! Ты признаешься, зачем к Малиновским залез, а я тебя в полицию
сдавать не стану.
— Хорошо придумано, — пробурчал рыжий уже без говора, — А коли я скажу,
что старуху убить хотел, тоже не сдашь?
— Какую старуху? — Алексей не хотел показать, но сердце на миг замерло.
— Дак процентщицу же! — рыжий захохотал.
Алексей подошел к забору и выдернул нож. Надо же, в таком положении, а шутки
шутит, смелый малый.
Рыжий рухнул в траву, и первым делом принялся выискивать дыру в широких
штанинах.
— И многие у вас в вологодской деревне читали сочинения господина
Достоевского?
— Дак читать-то не запрещено.
— И как? Понравилось?
— А как же… прекрасный роман, — буркнул рыжий, закатил глаза и
провозгласил, — «Такое хаотическое сочетание возвышенного добра с гнуснейшей
преступностью».
— О, как! Сам придумал?
3 Это имя реального человека, упомянутого в уголовном деле драматурга А. В. Сухово-Кобылина.
Плюс в исторических документах встречается похожее имя, где Козьмин — это отчество. Но в нашей
истории у этого имени своя роль, не связанная с людьми, некогда носившими его.

— Зачем же? Господин Марков написал. Или вот еще. «Это — роман знойного
запаха известки и олифы, но еще более — это роман безобразных, давящих комнат…» Это
уже господин Анненский сочинил.
— Ну ты даешь! — Алексей искренне восхитился и наклонился, чтобы спрятать
нож в ножны. Рыжий тут же вскочил и дал деру. Не успевая подумать, Алексей разогнулся
и метнул нож ему вслед. Нож не воткнулся, а лишь мазнул беглеца по вихляющему заду и
упал в траву. Рыжий, подвывая, покатился.
Через пару минут Алексей, крепко держа рыжего, уже ловил на улице извозчика.
Рыжий выл и убивался о «срамной ране» и «потерянных милых штанишках», но опытным
взглядом хирурга Алексей определил, что это не больше чем царапина, хоть и глубокая.
Правда, штаны испорчены совсем, здесь он с рыжим был согласен: дыра и кровавое пятно
на самом видном месте. Его собственные форменные брюки тоже пострадали. А вот
флакончик с коньяком цел! В крепкие же емкости насыпают господа аптекари
нюхательные соли для дам. Молодцы, что и говорить.
***

Какие все-таки тренированные нервы у московских извозчиков! Будто нет ничего
необычного в том, что молодой человек господского вида силой удерживает паренька
видом попроще. И в том, что второй взгромоздился коленями на сиденье, едет в такой
неприличной позе всю дорогу, да на всю округу стонет. На секунду только прервался,
уточнить, откуда Алексей с вологодским говором знаком. Услышал про санитара, кивнул и
застонал дальше.
А извозчику ничего, сидит себе на козлах, вздыхает. То он вздохнет, то лошадь.
Этакая меланхоличная пара попалась. Неужто вправду их с рыжим дуэт — такое обычное
дело? Что же тогда нужно сотворить, чтобы удивить извозчика?
Такого рода глупости посещали голову Алексея, пока он почти волоком тащил
рыжего к себе в квартиру.
Жил Алексей на Сретенке, в доходном доме полковника Смазина 4 . Оправившись
после ранения, Алексей не захотел возвращаться к родителям в особняк, хоть мать и
настаивала. Но отец без малейшей деликатности заявил, что двадцатипятилетним
мужчинам стоит жить самостоятельно, и этим решил вопрос. Как выяснилось, это ужасно
неприятно, когда твое желание совпадает с волей родителей.
Алексей выбрал скромную квартиру в три комнаты. Да, от центра далековато 5 , но
когда он увидел кирпичный дом со стрельчатыми окнами и витражной розой над
парадным входом, одномоментно решил, что ему подходит. Не то чтобы он мечтал жить в
рыцарском замке… хотя почему нет, раз господину полковнику не зазорно?
Романтичных устремлений в себе Алексей не признавал, поэтому обосновал свой
выбор рационально. Во-первых, удовлетворительная оплата. Откровенно говоря, квартиру
он искал самую дешевую. Отец Алексея, профессор кафедры ботаники физико-
математического факультета Московского университета, хранитель университетского
гербария Теодор Ханнес Эйлер (которого все звали просто Федор Федорович), был
человеком, влюбленным в науку, но в делах немного рассеянным, поэтому он до сих пор
не выделил Алексею его долю наследства. Напоминать об этом Алексей считал ниже
своего достоинства, полагая, что первое время обойдется пенсией военного врача, а после
устроится на службу в госпиталь.

4 Современный адрес доходного дома полковника Смазина — Селиверстов переулок, д.10 к.2.
5 В начале XX века граница между городом Москвой и Московским уездом проходила по Камер-
Коллежскому валу (сейчас Третье транспортное кольцо). Улица Сретенка, рядом с которой живет герой,
примыкает к Садовому кольцу, которое отделяло основную часть Москвы от ее окраин. Расстояние от
Садового кольца до Камер-Коллежского вала в этой части города всего два километра, до Кремля примерно
столько же.

Второй причиной выбора Алексея стала маленькая дверка в холле квартиры,
ведущая на потайную лестницу. По ней можно было спуститься в подвал, а затем
незаметно покинуть дом через еще одну неприметную дверь. Зачем ему тайный ход,
Алексей не знал, но при отсутствии ванной и телефона это хоть какое-то преимущество
его жилья.
Третьей причиной была полная конфиденциальность. Большей частью она
проистекала из равнодушия управляющих к тому, чем занимаются жильцы, своевременно
вносящие оплату. Но Алексей считал благом, что его квартиру никто не посещает. Потому
что в одной из комнат он сделал лабораторию.
Туда он и втолкнул поскуливающего рыжего.
Комната была узкая и длинная, почти полностью ее занимал металлический стол.
Вдоль стен стояли стеллажи с препаратами. А на дальней стене висел большой круглый
спил дерева с воткнутыми в него ножами. Это было убежище Алексея, место его раздумий
и экспериментов.
— Снимайте штаны и ложитесь на стол.
Он отошел к рукомойнику, снял китель и принялся тщательно мыть руки. Рыжий
попятился, но бежать было некуда.
— Нужно обработать рану, — с тайным удовольствием наблюдая за выражением
лица рыжего, продолжил Алексей. — Вы же подслушивали у Малиновских, знаете, что я
врач. Я обязан вас осмотреть.
По шуршанию за спиной он заключил, что рыжий послушался.
Привычными движениями обрабатывая рану, Алексей отмечал, как странно ведет
себя его пациент. Находясь на хирургическом столе, люди заняты только одним (если они в
сознании, конечно), — отслеживанием рук хирурга на своем теле. Но рыжий вертел
головой и с любопытством разглядывал скромную обстановку лаборатории. Только шипел
слегка, когда Алексей поливал рану антисептиком.
Добравшись глазами до деревянной мишени, рыжий замер и хрипловато спросил:
— Это что?
— Это сосна. Древесина мягкая, нож хорошо входит, не тупится, — Алексей
усмехнулся, заметив, как передернуло рыжего.
— И зачем это?
— Думать помогает. Метаю, когда нужно сосредоточится. Да и как хирургу мне
полезно, глазомер развивает, и баланс в руке чувствуешь лучше. Надрезы точнее
получаются.
Рыжий потихоньку начал сползать со стола.
— Лежите, мы еще не закончили.
И Алексей слегка прижал царапину. Рыжий зашипел и замер, но через секунду
снова спросил:
— Как вы приобрели такое необычное увлечение?
Алексей промолчал, почувствовав, что еще немного, и он начнет краснеть.
Дворянское происхождение накладывает свои ограничения. Такие развлечения как цирк
ему должны быть недоступны. Но именно там он увидел, как мастер ловко кидает ножи,
не задевая свою ассистентку. Отец взял с него тогда слово, что он не расскажет никому,
особенно матери, о посещении представления. И до сих пор Алексей слово держал.
Но в глазах рыжего светилось искреннее мальчишеское любопытство, и Алексей
решился.
— Меня тогда поразило, как соединились две противоположные вещи: нож — это
оружие, и метатель им виртуозно владеет. Но при этом не причиняет вреда. В какой-то
момент он специально кинул нож так, чтобы срезать кусочек пряди волос с головы
циркачки. Оружие, которое не убивает — то, что мне нужно.
Алексей закончил обрабатывать рану и вновь отошел к умывальнику, не увидев,
как рыжий закатил глаза, расценив его слова как пустое философствование.

Тщательно намыливая руки, Алексей спросил:
— Что вы делали в доме Малиновских?
Рыжий слез со стола, подтянул рваные кальсоны. Лицо его сделалось
недовольным.
— Вы обещали меня в полицию не сдавать.
— Обещал, — подтвердил Алексей.
— Я веду расследование обстоятельств смерти Дмитрия Малиновского. Уж
больно подозрительно он умер. И чутье меня не подвело, — приосанился рыжий, — вдова
же призналась, я все слышал.
— Откуда вы вообще узнали, что Дмитрий Аполлонович скончался? Об этом еще
не писали.
Рыжий приосанился.
— Это вы новости из газет узнаете, а мы их там публикуем.
— Так вы газе-е-етчик, — протянул Алексей, — а я уж было подумал, детектив. И
в каком же издании, позвольте узнать?
— В «Русском слове», — назвал рыжий самое крупное издание города, — ну, буду,
когда материал соберу. А пока в «Московском листке».
Алексей помолчал секунду.
— Я сейчас принесу вам чистые брюки, не надо надевать… эти.
«Московский листок», надо же. Паршивая мелкая газетенка, публикующая только
слухи и сплетни. Рыжий наверняка на громкое дело надеется. Какое неприятное
знакомство оказалось! И не отпустишь ведь его просто так, больно прыток. Придется
пригласить на чай. Что-то не везет ему с чаепитиями этим вечером.

Глава 3. Ограбление полицейского участка

— Что ж, давайте познакомимся, — предложил Алексей после того, как рыжий
натянул брюки и подвернул их четыре раза. — Меня зовут Алексей Федорович Эйлер,
если вдруг вы не успели подслушать.
Рыжий пропустил усмешку мимо ушей.
— Квашнин, Антон Михалыч.
— Антон Михайлович… Позвольте предложить вам чаю.
Не дожидаясь ответа, Алексей подошел к буфету в скромной гостиной и принялся
доставать чашки.
Душистый дорогой чай в раскрашенной китайскими драконами банке подарила
ему мать. Елена Сергеевна была любительница, разбиралась в сортах и тонкостях.
Искусству чаепития она обучилась еще в молодости, когда ей довелось служить
фрейлиной при дворе. Алексей же и к чаю, и к церемониям вокруг него был абсолютно
равнодушен. Но матери хотелось баловать своего повзрослевшего сына, и он не смел
отказать.
Получив свою чашку, рыжий, вернее, Антон Михайлович, шумно отхлебнул.
— Хороший чай. Китайский? Вкусный. Мне, знаете ли, чаще рогожский
доводилось пить.
— Рогожский? Не слыхал о таком. В чайном доме господина Перлова только
китайский да индийский предлагают.
Рыжий захохотал.
— А рогожский самый заграничный чай. Из Рогожской слободы. Там же чаем все
крыши усыпаны. С трактиров спитой чай свозят и на крышах сушат. Потом с иван-чаем
мешают и снова по красивым баночкам сыпят. Мужику ведь как надо? Чтобы красиво
было да дешево. А что за трава внутри, ему дела нет. К иван-чаю они даже привычнее.
— И вы тоже… близки к народу, я вижу.
— Да! — Рыжий ничуть не смутился. — Мне для того, чтоб все новости знать, и с
мужиком его чай выпить нужно. Или вот с вами… другим чаем угоститься.
Алексей почувствовал, что еще немного, и его гостеприимство даст слабину, уж
больно дерзко рыжий простака изображает.
Рыжий будто почуял перемену в Алексее, поставил чашку и сказал другим,
серьезным тоном:
— Алексей Федорович, возьмите меня в помощники, я помогу вам расследовать
смерть Дмитрия Малиновского. А вы за это поделитесь со мной информацией.
— С чего вы взяли, что я собираюсь что-то расследовать? И что меня заинтересует
ваше предложение?
— Очень просто! Вы любопытный. У вас огромное количество склянок с
препаратами, вы наверняка что-то исследуете или изобретаете. Ну? Кроме того, вы сперли
коньяк.
Алексей сделал непроницаемое лицо.
— Допустим, не спер, а взял на анализ. Что-то еще?
— Именно вам Глафира Малиновская призналась в убийстве. Я думаю, вам
самому интересно, почему. У вас есть предположения по этому поводу?
— Нет, — сквозь зубы ответил Алексей, — не успел обдумать, был занят. Бегал,
знаете ли.
— Да, и кидались ножами. Это отвлекает. Но вы потеряли драгоценное время! Так
что скажу вам откровенно: человек вы хороший, а вот как сыщик ни к черту не годитесь.
Вам нужен помощник. Такой, как я.
Алексей поперхнулся. Пока он кашлял, рыжий терпеливо ждал.
— Господин Квашнин, вы, очевидно, довольно высокого о себе мнения, но…
Рыжий нетерпеливо перебил.

— Вы зря оскорбились. Я вам сейчас все докажу!
Он резко вскочил, охнул и захромал вокруг стола, припадая на одну ногу. Но
делового тона не растерял.
— Что вы знаете о Дмитрии Малиновском?
— Ничего сверх общеизвестного, мы и не виделись ни разу. — Алексей вздохнул
и заговорил монотонно, будто урок отчитывал: — Дмитрий Аполлонович Малиновский,
статский советник, почетный гражданин. Занимал пост при московском губернаторе, но я
не знаю, какой. Был женат на Глафире Степановне. Их единственный сын — Михаил
Малиновский. Он… погиб на фронте.
— Давно?
— Чуть больше трех месяцев назад, в конце мая.
— Вот! Малиновская всего три месяца назад потеряла сына, а сейчас внезапно
умер муж! Она же наследница! Вот и мотив! Только вот зачем она призналась в убийстве,
если полиция считает, что Дмитрий Аполлонович умер своей смертью? Может, ее совесть
замучила? Хотя какая совесть, когда такие деньги на кону!
Алексей вдруг понял, что ему нравится наблюдать за рассуждениями этого
странного человека. За тем, как он бегает вокруг стола и пытается выстроить в цепочку
разрозненные факты. Да, он газетчик, это довольно мерзко. Но при этом он человек,
увлеченный своим делом, а это всегда подкупает. И Алексей позволил себе включиться в
игру, которую предлагал ему рыжий.
— Она сказала, что Дмитрий Аполлонович отобрал у нее рюмку коньяка и выпил.
А потом умер.
— А еще она сказала, что он коньяк терпеть не мог! Вот ответьте мне, что такого
должно произойти, чтобы мужчина выпил напиток, который обычно пьет его жена?
— Это элементарно. Он должен захотеть выпить.
— А когда мужчина хочет выпить?
— В России? Всегда!
— Что ж… ваша правда. Усложним. Когда человек готов выпить то, что терпеть не
может?
— Когда ему уже все равно, что пить.
— И что же должно произойти, чтобы мужчине было все равно, что пить?
— Вероятно, он был не в себе.
— А от чего же Дмитрий Малиновский был не в себе? Что заставило его так
нервничать?
— Откуда же я знаю?
— Вот! — рыжий принял позу римского патриция, — вот вам и доказательство!
Тупик! Не хватает информации! А кто же добудет информацию лучше газетчика? Вам
придется взять меня в партнеры.
Алексей от души расхохотался.
— Еще пять минут назад речь шла о помощнике, господин газетчик. А сейчас вы
уже претендуете на партнерство?
— Ставки растут, господин сыщик, успевайте брать по низкой цене!
— Беру! Уговорили! Только я не сыщик, и нет никакого расследования, только
сплошная болтовня.
Рыжий хитро прищурился.
— Хотите дела, Алексей Федорович? Давайте проверим коньяк. Вы же собирались
ознакомиться с ним в вашей лаборатории!
Алексей вновь поперхнулся чаем. Как же он мог забыть о флакончике?

***

Пока он возился с пробирками, рыжий смирно сидел в углу. И молчал, что
удивительно. Допустить новоиспеченного помощника к реактивам Алексей не решился.

Проверяя коньяк на все известные яды по очереди, Алексей прокручивал в голове их
пикировку. Что-что, а думать рыжий умеет. И верно задает вопросы. Прирожденный
исследователь, хотя в данном контексте скорее уместно слово «ищейка». А вот себя в роли
ищейки Алексей не видел. Он врач. Его главная задача — видеть за симптомами суть
заболевания и делать правильные надрезы. Хотя, может быть, сыщики занимаются тем же?
А «симптомы» им доставляют помощники? Алексей усмехнулся про себя. Кажется, он
всерьез обдумывает возможность работать в паре с рыжим. Любопытно.
— В этом коньяке ничего нет, — спустя час устало объявил он.
— Как… ничего?
— Кроме самого коньяка, ничего. Ни одного из известных ядов.
— А неизвестные?
— О неизвестных ядах мы можем узнать только одним способом. Если вы
выпьете остатки коньяка.
— Благодарю. Я воздержусь, — рыжий состроил скорбную мину, но через
секунду опять вскочил с энергичностью, среди ночи совершенно неуместной. — Что же
это получается? Глафира Малиновская убеждена, что ее муж выпил отравленный коньяк и
умер. А он выпил и не умер. Вернее, умер, но не от коньяка.
— Да, вы правы. Эти факты не связаны. Они случились одновременно, но не
вследствие друг друга.
— Что? Не могли бы вы повторить?
Алексей сел на стул, с которого только что вскочил рыжий, привалился к стене и
закрыл глаза.
— Он выпил коньяк, потому что нервничал. Это первое событие. А потом умер. И
мы не знаем, почему. Не хватает данных. Это второе событие, которое с первым не
связано.
— Да. Не хватает… Я знаю, что нам делать!
Алексей приоткрыл один глаз.
— И что же?
— Мы идем грабить полицейский участок!
Алексей закрыл глаз обратно.
— Не выдумывайте, Антон Михайлович, какой еще участок…